Рядом раскинулась деревня. Немалая, дворов тридцать можно было насчитать, но все эти хозяйства были ветхими, ветрами продуваемыми. Жители перебивались кой-как с хлеба на квас. Земли были тощие, рожь и овес родили плохо, за счет паломников только и кормились. А вот церковь в отличие от крестьянских дворов была любо-дорого посмотреть. Стояла на взгорочке, строили ее давно, лет двести назад, а может, и того больше. Туристический путеводитель более поздних времен все бы грамотно описал: «Храм небольшой, одноглавый и тремя невысокими апсидами. Подпружные арки не выделены из сводов. Апсиды гладкие, на них двойные ленты узоров. Покрытие восьмикратное». Но для глаза обывателя все эти слова не более, чем шелуха. Он видел беленький храм со стройной, крытой лемехом главкой, рядом старые дерева, все больше липы. Наверное, в пору цветения запах здесь стоит истинно волшебный.
Отец Макарий принял Наумова безотлагательно. Жилище священника было более, чем скромным: простой сосновый стол без скатерти, много икон, грубо сколоченная полка для церковных книг и шкапец для утвари. Единственно дорогим выглядело деревянное кресло с высокой спинкой и затейливой резьбой на подлокотниках. Очевидно, кресло это было взято из старой жизни.
– Я, батюшка, прибыл к вам по важному делу, – Наумов браво щелкнул каблуками. (Черт, шпоры забыл снять!) – Я сын Марфы Владимировны Наумовой. Вы меня не помните?
Старец всмотрелся в его лицо, потом придвинул свечу и надел очки с круглыми, выпуклыми линзами. Одна дужка была обмотана черной тесьмой. Лицо отца Макария казалось безучастным. Никогда не поймешь, что у стариков на уме. Глаза его выцвели почти до белизны, и только крохотный зрачок, нацеленный на Наумова, словно кончик булавки, делал взгляд его острым и настороженным.
– Я несколько раз исповедывался и причащался из рук ваших. Правда, давно это было. А потому я привез с собой последнее письмо матушки. Это моя как бы рекомендация.
Отец Макарий внимательно прочитал письмо, в котором подробно описывалось последнее паломничество родительницы, и посмотрел на сына вполне благожелательно.
– Откуда вы?
– Из Петербурга.
– Пусть дальний. Переночуете у нас. Завтра заутреню отстоите. А пока поужинаем, чем Бог послал.
Служка принес печеную рыбу, свежий хлеб и необычайно вкусные, свежезасоленные рыжики. Священник прочитал молитву. Ели молча. Наумов все вертел в голове первую фразу, и чтоб по делу, а она если и придумывалась, то выглядела до неприличия глупой.
В Петербурге ведь как все мыслилось-то. Он приезжает к отцу Макарию, говорит ему, мол, так и так, правды ищем, благослови на великое дело и помоги. И, конечно, поп соглашается. Тут и рассуждать нечего.
Когда покойный Петр, супруг ныне здравствующей императрицы, начал отнимать у монастырей земли, ведь все духовенство, белое и черное, было против. А потому и поддержали Екатерину, ждали, что послаба придет. Заняв трон, императрица отменила все нововведения мужа, в том числе и закон о секуляризации, но потом гайки еще туже закрутили. Церковным имуществом стали распоряжаться люди светские, а это уже чистый грабеж. Налог со всего, что наработали монастырские крестьяне, государство забирало теперь себе, а малую часть из этих денег выделяло на помощь убогим, вдовам, на приходские школы и прочее. Духовенство возроптало, но тихо, келейно. Арсений Мацеевич, владыка Ростовский, один выступил против подобного безобразия. В письме в духовную коллегию он гневливо написал, что, де, не было на Руси такого, чтоб церковь грабить. Даже при татарском иге, да и после него, не было подобного безобразия, чтобы у монастырей земли отнимали.
Отец Макарий был когда-то правой рукой Арсения и взгляды его разделял. А теперь, когда учитель его томится в Ревельском бастионе, что от Макария требуется? Царицу-безбожницу к порядку привести. Не надо никого убивать, избави Бог, но поступить по справедливости: трон сыну, а ей матери – монашескую рясу, чин ангельский. Царица уже на возрасте, сорок пять лет. Самое время усмирить гордыню, жить в тихости и Бога славить.
А теперь, глядя на усохшего, насупленного старичка, в чем только душа держится, Андрей Иванович думал: зачем старцу все эти страсти? Живет он здесь в покое, сытости и ждет, когда призовет его Господь. И предстанет он в свой с час перед Творцом во всей чистоте и кротости. Зачем ему в дела наши ввязываться?
– Я говорил уже, батюшка, у меня к вам важный разговор, – начал наконец Наумов. – Я хотел поговорить о преподобном Арсении Мацеевиче, что страдает в заточении.
Старец сразу насупился, лохматые брови нависли козырьками и скрыли глаза.
– И что же вы хотели узнать?
– Всё, – решительно сказал Наумов.
Отец Макарий, даже если бы и хотел, не смог бы полностью удовлетворить любопытство Наумова просто потому, что мало знал. Мы знаем больше потому, что многие секретные документы того времени были найдены и преданы огласке. Письмо архимандрита Арсения в Синод было внимательно прочитано и предоставлено императрице. Она нашла его оскорбительным, увидела в нем «посягательство на спокойствие подданных». Со времен Петра Великого церковные власти со светскими уже «пели хором». Арсений был арестован, судим церковным судом и препровожден в Архангельскую епархию в Николаевский Карельский монастырь. Сторожили бывшего архимандрита один унтер-офицер и четыре солдата.
Но Арсений и в ссылке был неспокоен. Слушать его крамольный речи собирались не только монахи, но и солдаты. Мацеевич был блестящим проповедником, но говорил он не только о Боге и любви к ближнему, но и о том, что Екатерина, которая «не природная и не тверда в законе нашем», не имеет прав на трон, что ей следует быть только регентшей при сыне, высказывал опасные сомнения относительно заговора Мировича (уж, конечно, было там много господ согласников, что Ивана Антоновича убить, а свалили все на Мировича), порицал Орловых и откровенный разврат – словом, крамола в чистом виде. Один из монахов зело забоялся и донес по начальству.
Началось новое следствие, в котором Екатерина принимала живейшее участие. Все подробности этого дела канули в лету, одно знаем точно, пытки Екатерина запретила, и на том спасибо. Арсений был тайно вывезен в Ревель и заточен в крепость. Было еще одно официальное прозвище у «неизвестного колодника», придуманное самой Екатериной – мужик Андрей Враль. Под ним Арсений Мацеевич фигурирует в некоторых бумагах.
– Я хочу знать все, – сказал Наумов.
